Ранние сведения о прибалтийско-финских народах


Э.Г. Карху Карельский и ингерманландский фольклор.
Спб «Наука» 1994

Древность истоков устной традиции побуждала исследователей с вниманием относиться к первым историческим сведениям о соответствующих этносах.

Самое раннее упоминание о предках прибалтийско-финских народностей встречается в сочинении древнеримского историка Корнелия Тацита „Германия" (конец I в. н.э.). Тацит писал о том, что на восточном побережье Свебского (Балтийского) моря обитали варварские племена „эстиев" и „феннов". Как считают комментаторы Тацита, „эстии" были либо германским, либо литво-латышским племенем, от которого затем предки эстонцев заимствовали свое этническое самоназвание. Под „феннами" же подразумевались предки саамов, лопарей, лапландцев — европейская традиция еще долго после Тацита, вплоть до XVIII в., будет называть саамов „финнами", племенем колдунов и волшебников (Такая слава подчас ассоциировалась и с собственно финнами. Напомним, что в поэме Пушкина Руслан и Людмила волшебник Финн представлен природным Фином , а имя его гордой подруги Наины происходит от фин. namen (женщина)) В средневековых скандинавских источниках саамы именовались „рогатыми финнами", а в русской летописи упоминается о „лешей", или „дикой, лопи", — как известно, на территории Карелии, входившей в состав Новгородской феодальной республики, были Лопские погосты. Предки саамов (протосаамы) жили в древности значительно южнее, чем живут современные саамы: протосаамская топонимика обнаруживается даже в районе реки Невы и в южной Финляндии; с продвижением прибалтийско-финских племен на север предки саамов либо ассимилировались с ними, либо отступали к Заполярью.

Что же поведал Тацит о „феннах"? По традиции античных историков, описывавших варварские племена, подчеркивание их первобытной дикости сочеталось у Тацита с идеализацией некоторых сторон их родового быта. „У феннов, — писал он, — поразительная дикость, жалкое убожество; у них нет ни оборонительного оружия, ни лошадей, ни постоянного крова над головой; их пища — трава, одежда — шкуры, ложе — земля; все свои упования они возлагают на стрелы, на которые, из-за недостатка в железе, насаживают костяной наконечник. Та же охота доставляет пропитание как мужчинам, так и женщинам; ведь они повсюду сопровождают своих мужей и притязают на свою долю добычи <...>. Но они (фенны. — Э.К.) считают это более счастливым уделом, чем изнурять себя работою в поле и трудиться над постройкой домов и неустанно думать, переходя от надежды к отчаянию, о своем и чужом имуществе;беспечные по отношению к людям, беспечные по отношению к божествам, они достигли самого трудного — не испытывать нужды даже в желаниях".2

Древнерусские летописи сообщают о финно-угорских племенах уже в гораздо более позднюю эпоху — примерно тысячелетие спустя после Тацита. Согласно древнерусским летописям, скандинавским сагам и другим источникам, на рубеже I и II тысячелетий н.э., финно-угорские племена были разбросаны на обширных пространствах Восточной Европы вперемежку со славянами и другими племенами. По средневековой традиции, об изначальном состоянии мира рассказывалось в духе библейской мифологии. В „Повести временных лет" мир был разделен между сыновьями библейского Ноя — Симом, Хамом и Яфетом, а далее уже сообщались более близкие к исторической реальности сведения: „В странах же Иафета сидят русские, чудь и всякие народы: меря, мурома, весь, мордва, заволочская чудь, пермь, печера, емь, угра, литва, зимигола, корсь, летгола, либь (ливы. — Э.К.) "; „А на Белоозере сидит весь, а на Ростовском озере меря, а на Клещине озере также меря. А на реке Оке — там, где она впадает в Волгу, — мурома, говорящая на своем языке, и черемисы, говорящие на своем языке, и мордва, говорящая на своем языке".3 Финно-угорские племена упоминались и среди тех летописных племен, которые из-за междоусобиц призвали княжить варягов (летописную „русь"): „Сказали руси чудь, славяне, кривичи и весь: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами»".4

Позднее на летописи опирались историки, не всегда, впрочем, считая сведения, которые в них сообщались, несомненно достоверными. Тем не менее, Н.И. Костомаров обобщенно писал: „С давних времен восточная половина нынешней Европейской России была населена народами племени чудского и тюркского, а в западной половине, кроме народов литовского и чудского племени, примыкавших своими поселениями к балтийскому побережью, жили славяне под разными местными названиями, держась берегов рек". 5

Современная лингвистическая наука включает финно-угорские языки в уральскую языковую семью на основании их родства с самодийскими языками (ненецким, селькупским и др.). На проблему происхождения и эволюции уральских языков существуют разные взгляды. Наиболее традиционной является генеалогическая „праязыковая" теория-схема, исходящая из следующих постулатов: 1) у уральских языков была общая прародина — территория по обе стороны Уральского хребта;

2) уральский праязык был изначально более или менее единым;

3) последующее „языковое древо" образовалось путем поэтапного отпочковывания от изначального праязыка новых языковых ответвлений, новых праязыков, что сочеталось с миграционными процессами.

Предполагается, что сначала из прауральского языка выделился прафинно-угорский язык; не позднее III тысячелетия до н. э. от него отпочковались угорский праязык (от которого потом образовались венгерский, мансийский и хантыйский языки) и финно-пермский праязык, который разделился в дальнейшем на собственно пермскую группу (коми и удмуртский языки) и волжскую группу (марийский и мордовский языки). От волжской общности в I тысячелетии до н. э. отделились прибалтийско-финская и протосаамская языковые ветви. Прибалтийско-финская языковая группа включает финский, эстонский, карельский, вепсский, ижорский, водский и ливский языки. Считается, что формирование этих отдельных языков из общего прибалтийско-финского праязыка началось в первые века н. э. Подобного взгляда на „родословную" финно-угорских языков продолжают придерживаться и некоторые современные лингвисты (например, известный венгерский финно-угровед П. Хайду и его последователи).

Однако в последние десятилетия указанная схема стала все чаще вызывать сомнения со стороны ряда лингвистов (работы эстонца П. Аристе, финнов М. Корхонена, Т. Итконена, К. Хяккинен, шведа Л.Г. Ларссона, англичанина М. Бранча). Расхождения намечаются по следующим пунктам:6

1) в хронологическом отношении процессы происхождения уральских и финно-угорских языков отодвигаются в более отдаленные исторические времена, чем в прежних теориях (этому способствуют новые исследования археологов, в том числе российских);

2) утверждается новый взгляд на древнюю „прародину": если прежде считалось, что ею являлся узколокализованный ареал северного Приуралья или среднего Поволжья, то теперь (в качестве одной из возможных гипотез) все настойчивее выдвигается мысль о том, что уже на протяжении 7000—10 000 лет финно-угорские племена, занимавшиеся преимущественно охотой, населяли огромную территорию от Урала до Балтики; далее, на основе данных археологии, предполагается, что и на территории проживания нынешних прибалтийско-финских народностей еще в эпоху гребенчатой керамики (II—III тысячелетие до н. э.) было финно-угорское население, с которым в дальнейшем сохранялась культурная преемственность (т. е. не было культурных „разрывов" и „провалов", как считалось прежде);

3) наблюдается более осторожное отношение к таким традиционным лингвистическим понятиям, как „праязык" и „языковое древо"; подчеркивается, что эти понятия — лишь теоретические модели-абстракции, упрощенные схемы, не охватывающие всей сложности и многообразия длительных языковых процессов, так как на протяжении веков и тысячелетий происходило не только последовательное деление „праязыков" на дочерние языки, но и взаимное сближение разных языков и диалектов; общность языков может быть объяснена в ряде случаев не столько их генетическим родством, сколько длительным их контактированием, — даже если это были разнородные по происхождению языки;

4) понятию „ языковое древо" противопоставляется понятие „языковой куст"— языковые процессы в этом случае уподобляются не многократному и замедленно-последовательному отпочковыванию все новых языковых ответвлений от основного ствола (в том числе от промежуточных „праязыков"), а скоротечному взрыву с относительно единовременным и интенсивным образованием множества языковых ростков. В подобных гипотезах проявляется тенденция к ослаблению прежнего линейно-генеалогического акцента в таких понятиях, как „праязык" и „прародина", „языковое древо" и „языковая семья". Впрочем, новые гипотезы принимаются не всеми лингвистами, продолжаются дискуссии на страницах специальных изданий.

И все же в свете новых идей археологов и лингвистов меняется во многом общий взгляд на древнее прошлое прибалтийско-финских народностей, в том числе предков карел. Например, X. Киркинен, видный специалист по истории Карелии, считает, что на ее территории еще до II тысячелетия до н. э. было финно-угорское население, что его ядро являлось в некотором смысле „исконным", хотя оно и пополнялось в последующем миграционными потоками.

При всей приблизительности и „округленности" предлагаемых исследователями хронологических выкладок в них есть свой смысл, они помогают науке, в том числе фольклористике. Подобно тому как лингвисты находят в финно-угорских (уральских) языках общие пласты древней лексики, фольклористы обнаруживают следы общности в устной поэзии и мифологии упомянутых народов, включая народы палеоазиатские. В фольклористике тоже принято говорить о дофинно-угорской (прауральской) эпохе и последующей эпохе финно-угорской общности; аналогично о доприбалтийско-финской (esikantasuomalainen) эпохе и последующей эпохе прибалтийско-финской общности. Имея в виду карело-финскую эпическую традицию в ее длительной эволюции, М. Кууси ввел в научный обиход соответствующие термины: докалевальская, раннекалевальская, среднекалевальская и позднекалевальская эпохи (или стадии эволюции).

Это не „игра в термины", а стремление к историческому пониманию продолжительной жизни фольклорной традиции, охватывающей века и тысячелетия. Хотелось бы в этой связи обратить внимание, в частности, на исторический (отчасти также диалектно-региональный) полисемантизм многих фольклорных образов-символов. Такие образы, как Похъёла, Сампо, Большой Дуб, имена эпических героев — Вяйнямейнен, Ильмаринен, Лемминкяйнен, Каукамойнен, собирательное Kalevanpojat (сыны Калевы), — вмещают в себя многослойное содержание, они исторически многосмысленны, могли иметь в разные эпохи разное значение. При изучении древних фольклорных и этнокультурных явлений важно избегать их невольного осовременивания, модернизации. Необходимо отвлечься от многих сегодняшних представлений и обстоятельств. Совершенно другой была в древности плотность населения, иными были занятия людей и формы общения, природные условия, этнические и затем государственные границы. Археологи утверждают, например, что даже в XIII в. на территории современной Финляндии проживало не более 30 000 человек. А сколько же было обитателей в начале нашей эры? Иными были образ жизни и образ мышления древних людей, их миропонимание, представления о времени, пространстве, космосе. Иными были их язык, в котором многие слова, если они сохранились и сегодня, могли иметь другой смысл. Даже о самых важных событиях и процессах, эволюционных сдвигах поворотного значения мы можем судить хронологически лишь приблизительно. Тем ценнее для нас сохранившиеся конкретные сведения, какими бы неполными они ни были.

В 1541 г. М. Агрикола, основатель финской книжности и основоположник литературного языка, в стихотворном предисловии к переводу „Псалтыря" впервые перечислил ряд имен языческих божеств у карел и финского племени хяме (емь). В перечне называются божество леса и охоты Тапио, божество воды и рыбной ловли Ахти, „сыны Калевы", которые „косили луга", Вяйнямейнен (Ainemoinen), который „ковал песни", Ильмаринен, который ведал погодой и „приводил к месту путников". Все эти имена встречаются в карело-финской эпической поэзии, о бытовании которой в народе Агрикола, видимо, знал, поскольку слитно с нею бытовала и языческая мифология. В качестве церковного деятеля Агрикола осуждал язычество, боролся с ним. После перечисления языческих божеств следовало восклицание: „Не глупый ли это народ, верующий в них и поклоняющийся им! Дьявол и грех довели их до такой веры. На могилы усопших приносили они пищу, причитали и плакали там". Характерно, что формально Агрикола был склонен описывать языческие обычаи в прошедшем времени — пусть как недавнее прошлое, но все же прошлое. „Еще недавно, во времена папизма, — писал он, — люди открыто либо тайно поклонялись вместо Бога природным стихиям — огню, воде, земле, деревьям... Но теперь пусть каждый почитает только Отца, Сына и Святого духа".7 По этой заклинательной интонации можно, однако, судить, что и сам Агрикола, проводник Реформации в Финляндии, не считал язычество уже совершенно преодоленным.

Около 1583 г. Я. Финно, тоже церковный деятель, издал первый на финском языке сборник духовных песен со своим предисловием, которое представляло собой первое в истории финской литературы рассуждение о поэзии. Нас здесь интересует то, что относится к фольклорной поэзии. Автор проводил грань между „божественной" (церковной) и „безбожной" (фольклорно-языческой) поэзией. О бытовании последней в предисловии давались уже более подробные сведения. В народе „постыдные" языческие песни пелись „на праздниках и в поездках, ради времяпровождения и веселья", люди „состязались друг с другом в песнопении". При всем идеологическом неприятии язычества Финно косвенно признавал высокие эстетические достоинства народных песен. По словам автора предисловия, бес был столь лукав, что выковал для певцов самые лучшие слова; они слагали песни быстро и складно, народ запоминал их быстрее и охотнее, чем церковные тексты. 8

XVII в. в истории Финляндии и скандинавских стран был периодом „охоты на ведьм" — подсчитано, что за столетие в Финляндии было осуждено на смерть по обвинению в колдовстве до 50—60 человек, многие были наказаны денежными штрафами, других привязывали к позорному столбу и т. п. Между прочим, в судебных протоколах того времени сохранились самые ранние записи некоторых заговоров, описания языческих обрядов.

Вместе с тем вызревала и другая тенденция, связанная с повышением интереса к национальному историческому прошлому, в том числе к народной старине. Одним из положительных примеров-импульсов здесь опять-таки послужил Тацит, чьи исторические сочинения стали выходить печатными изданиями с конца XVI в. В своей „Германии" Тацит упоминал о том, что варварские германские племена знали о своем прошлом только из древних песнопений, — впрочем, он тут же отмечал, что изустная старина „всегда оставляет простор для всяческих домыслов". 9 Тем не менее историческая мысль и в Швеции стала обращаться к народной памяти, к фольклору, ценность которого впервые осознавалась. К этому следует добавить, что XVII в. был эпохой шведского великодержавия (в частности, Ингерманландия, Карельский перешеек, Приладожская Карелия, Финляндия входили в состав Швеции). Завоевательная политика до поры до времени имела успех, в героическом ореоле хотелось видеть и национальное прошлое. В отличие от Тацита, взиравшего на германские племена как на варваров, шведским официальным властям, напротив, хотелось доказать, что шведы и в прошлом варварами не были. Королевский меморандум Густава II Адольфа 1630 г. предписывал священникам собирать в народе героические песни и предания, даже заговоры. Многих священников, еще недавно преследовавших язычество, это повергло в недоумение; меморандум стал реализовываться не вдруг, и тем не менее его принято считать своего рода „учредительным актом" собирательской работы в области фольклора. В 1666 г. с той же целью в Швеции была создана специальная „ антикварная коллегия", в которую входил, между прочим, и упсальский профессор Ю. Шефферус, исследователь Лапландии, опубликовавший в 1673 г. латиноязычное сочинение под названием „Лаппония". В книгу вошли две саамские народные песни, полученные автором от священника О. Сармы, саама по происхождению.

Во второй половине XVII — первой половине XVIII в. в Финляндии оформилось так называемое феннофильское культурное движение, отчасти направленное против шведского великодержавия и культурно-языковой гегемонии. В этот период вышли первые грамматики финского языка, первые словари, первый сборник финских пословиц (1702), подготовленный X. Флоринусом. Феннофилом был и Даниэль Юслениус (1676— 1752), писавший о красотах финского языка и поэтической одаренности финских крестьян в подчеркнуто апологетическом духе. По его мнению, еще до шведского завоевания и введения христианства у финнов была развитая культура и они отнюдь не были варварами. В сочинении 1700 г. он утверждал, что народными „поэтами не становятся — ими рождаются".10 В разных модификациях эта мысль о „естественном рождении" народной поэзии надолго станет весьма распространенной, она встречается, как увидим, и у Э. Лённрота.

Приведенные эпизоды свидетельствуют о том, что уже в XVI—XVII вв. бесспорными представлялись по меньшей мере два положения: 1) народная поэзия — это наследие языческой, дохристианской эпохи и 2) языческие божества-идолы — это существа мифологические, порождение народных суеверий. Правда, уже Агрикола и Финно частичную вину за распространение суеверий возлагали на „папизм", на эпоху католицизма, и все же связь народной традиции с язычеством не подвергалась сомнению. Сомнения и споры по указанным вопросам возникли гораздо позднее — к концу XIX в. При этом соотношение языческих и христианских элементов, а последние несомненно есть в рунах, до сих пор остается серьезной научной проблемой.

2 Тацит Корнелий. Соч.: В 2 т. Л., 1970. Т. 1. С. 373.

3 Повесть временных лет. М.; Л., 1950. Т. 1. С. 206, 209.

4 Там же. С. 214.

5 Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. М., 1990. Кн. 1.С. 1.

6 См., в частности, следующие статьи: Korhonen М. 1) Suomalaisten suomalais-ugrilainen tausta historiallis-vertailevan kielitieteen valossa // Suomen vaeston esihistorialliset juuret. Helsinki, 1984. S. 55—71; 2) Uralin talla ja tuolla puolen // Uralilaiset kansat. Helsinki, 1991. S. 20-48; Hakkinen K. Ware es schon an der Zeit, den Stammbaum zu fallen? // Ural-Altaische Jahrbucher. Neue Folge. Wiesbaden, 1984. Bd 4. S. 1—24; Larsson L-G. Urhemmet, stamtradet och sprakkontakterna // Fran Pohjolasporten till kognitivkontakt. Stockholm, 1990. S. 105—116;Branch M. Mietteita uralilaisten kielten yhteisesta historiasta // Elias. Helsinki, 1991. N 3. S. 3—17.

7 Agricola M, Teokset. Helsinki; Porvoo, 1931. Osa 3. S. 212.

8 Цит по: Suomenkielisia historiallisia asiakirjoja Ruotsin vallan ajalta (vuositta 1548—1809) // JulkaissutK Grotenfelt. Helsinki, 1912. S. 10—16.

9 Тацит Корнелий. Соч.: В 2 т. Т. 1. С. 354.

10 Juslenius D. Vanha ja uusi Turku. Porvoo, 1929. Luku 3, § 33.

Следующая глава: "История прибалтийско-финских народов по данным археологии и топонимики"



Наставление

Как думаешь, так и живёшь.
Думай о хорошем!


Не к миру надо идти в подмастерья, а к Богу, чтобы стать Мастером.

В конечном счете, каждый человек остаётся лучшим учителем для себя — и сам ставит себе итоговые оценки.

Кижи

Наши контакты

Подписаться на новости:

Электронная почта

osta@vottovaara.ru




РГО